Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0
|
Каталог статей
В категории материалов: 10 Показано материалов: 1-10 |
|
Сортировать по:
Дате
Анне Лисбет была красавица, просто кровь с молоком, молодая,
веселая. Зубы сверкали ослепительною белизной, глаза так и горели; легка
была она в танцах, еще легче в жизни! Что же вышло из этого? Дрянной
мальчишка! Да, некрасив-то он был, некрасив! Его и отдали на
воспитание жене землекопа, а сама Анне Лисбет попала в графский замок,
поселилась в роскошной комнате; одели ее в шелк да в бархат. Ветерок
не смел на нее пахнуть, никто — грубого слова сказать: это могло
расстроить ее, она могла заболеть, а она ведь кормила грудью графчика!
Графчик был такой нежный, что твой принц, и хорош собою, как ангелочек.
Как Анне Лисбет любила его! Ее же собственный сын ютился в избушке
землекопа, где не каша варилась, а больше языки трещали, чаше же всего
мальчишка орал в пустой избушке один-одинешенек. Никто не слыхал его
криков, так некому было и пожалеть! Кричал он, пока не засыпал, а во
сне не чувствуешь ведь ни голода, ни холода; сон вообще чудесное
изобретение! Годы шли, а с годами и сорная трава вырастает, как
говорится; мальчишка Анне Лисбет тоже рос, как сорная трава. Он так и
остался в семье землекопа, Анне Лисбет заплатила за это и развязалась с
ним окончательно. Сама она стала горожанкой, жилось ей отлично, она
даже носила шляпки, но к землекопу с женой не заглядывала никогда —
далеко было, да и нечего ей было у них делать! Мальчишка принадлежал
теперь им, и так как есть-то он умел, говорили они, то и должен был
сам зарабатывать себе на харчи. Пора было ему взяться за дело, вот его
и приставили пасти рыжую корову Мадса Йенсена.
|
Каждый раз, как умирает доброе, хорошее дитя, с неба спускается
божий ангел, берет дитя на руки и облетает с ним на своих больших
крыльях все его любимые места. По пути они набирают целый букет разных
цветов и берут их с собою на небо, где они расцветают еще пышнее, чем
на земле. Бог прижимает все цветы к своему сердцу, а один цветок,
который покажется ему милее всех, целует; цветок получает тогда голос и
может присоединиться к хору блаженных духов.
Все это рассказывал божий ангел умершему ребенку, унося его в своих
объятиях на небо; дитя слушало ангела, как сквозь сон. Они пролетали
над теми местами, где так часто играло дитя при жизни, пролетали над
зелеными садами, где росло множество чудесных цветов. |
Мастер был крестный рассказывать. Сколько он знал разных историй —
длинных, интересных! Умел он также вырезывать картинки и даже сам
отлично рисовал их. Перед Рождеством он обыкновенно доставал чистую
тетрадку и начинал наклеивать в нее картинки, вырезанные из книжек и
газет; если же их не хватало для полной иллюстрации задуманного
рассказа, он сам пририсовывал новые. Много дарил он мне в детстве
таких тетрадок, но самую лучшую получил я в тот «достопамятный год,
когда Копенгаген осветился новыми газовыми фонарями вместо прежних
ворванных». Это событие и было отмечено на первой же странице.
— Этот альбом надо беречь! — говорили мне отец и мать. — Его и вынимать-то следует только в особых случаях. |
На крыше самого крайнего домика в одном маленьком городке приютилось
гнездо аиста. В нем сидела мамаша с четырьмя птенцами, которые
высовывали из гнезда свои маленькие черные клювы, — они у них еще не
успели покраснеть. Неподалеку от гнезда, на самом коньке крыши, стоял,
вытянувшись в струнку и поджав под себя одну ногу, сам папаша; ногу он
поджимал, чтобы не стоять на часах без дела. Можно было подумать, что он
вырезан из дерева, до того он был неподвижен.
— Вот важно, так важно! — думал он. — У гнезда моей жены стоит
часовой! Кто же знает, что я ее муж? Могут подумать, что я наряжен сюда в
караул. То-то важно!" И он продолжал стоять на одной ноге. |
Да, через тысячу лет обитатели Нового Света прилетят в нашу старую
Европу на крыльях пара, по воздуху! Они явятся сюда осматривать
памятники и развалины, как мы теперь осматриваем остатки былого величия
южной Азии.
Они прилетят в Европу, через тысячу лет! Темза, Дунай, Рейн будут
течь по-прежнему; Монблан все так же гордо будет подымать свою снежную
вершину, северное сияние — освещать полярные страны, но поколения за
поколениями уже превратятся в прах, длинный ряд минутных знаменитостей
будет забыт, как забыты имена тех, что почивают в кургане, на котором
благодушный мельник, собственник его, поставил себе скамеечку, чтобы
сидеть тут и любоваться волнующейся нивой. |
Что же сказала вся семья? А вот послушайте сначала, что сказала Маня!
Был день рождения Мани, чудеснейший день в году, по ее мнению. К ней
собрались поиграть все ее маленькие друзья и подруги; одета она была в
лучшее свое платьице, которое подарила ей бабушка. Теперь бабушка была
уже у Боженьки, но она сама скроила и сшила это платьице, прежде чем
улетела на ясное небо. Стол в Маниной комнатке был весь завален
подарками. Тут была и чудеснейшая маленькая кухня со всеми кухонными
принадлежностями, и кукла, которая умела закрывать глаза и кричать «ай»,
если ей давили животик, и книжка с чудными картинками и сказками для
чтения — разумеется, для тех, кто уже умел читать! Но лучше всех сказок
была возможность пережить еще много-много таких дней рождения. |
В саду красовался розовый куст, весь усыпанный чудными розами. В одной
из них, самой прекрасной меж всеми, жил эльф, такой крошечный, что
человеческим глазом его и не разглядеть было. За каждым лепестком розы у
него было по спальне; сам он был удивительно нежен и мил, ну
точь-в-точь хорошенький ребенок, только с большими крыльями за плечами. А
какой аромат стоял в его комнатах, как красивы и прозрачны были их с
гены! То были ведь нежные лепестки розы. |
Жила-была штопальная игла; она считала себя такой тонкой, что воображала, будто она швейная иголка.
— Смотрите, смотрите, что вы держите! — сказала она пальцам, когда
они вынимали ее. — Не уроните меня! Упаду на пол — чего доброго,
затеряюсь: я слишком тонка!
— Будто уж! — ответили пальцы и крепко обхватили ее за талию.
— Вот видите, я иду с целой свитой! — сказала штопальная игла и потянула за собой длинную нитку, только без узелка. |
Пронесется ветер над травой, и по ней пробежит зыбь, как по воде;
пронесется над нивою, и она взволнуется, как море. Так танцует ветер. А
послушай его рассказы! Он поет их, и голос его звучит по-разному: в лесу
— так, в слуховых окнах, щелях и трещинах стен — иначе. Видишь, как он
гонит по небу облака, точно стада овец?
Слышишь, как он воет в открытых воротах, будто сторож трубит в рог? А
как странно гудит он в дымоходе, врываясь в камин! Пламя вспыхивает и
разлетается искрами, озаряя дальние углы комнаты, и сидеть тут, слушая
его, тепло и покойно. Пусть рассказывает только он один! Сказок и
историй он знает больше, чем все мы, вместе взятые. Слушай же, он
начинает рассказ! |
Юркие ящерицы так и шмыгали по растрескавшейся коре старого дерева.
Они прекрасно понимали друг дружку — ведь разговор-то они вели
по-ящеричьи.
— Нет, вы только послушайте, как гремит, как бурлит внутри волшебного
холма, — сказала одна ящерица, — из-за их возни я уже две ночи глаз не
смыкаю. Лучше бы у меня зубы болели, все равно нет покоя. |
|
|